Ольга Алтухова. Всё это правда всё

Ольга Алтухова родилась в 1993-м в Москве. Окончила филологический факультет Московского государственного университета. Работает преподавателем английского языка. Публиковалась в журналах «Юность», «Кольцо А», «Сибирские огни», в сетевых изданиях «Полутона», TextOnly, «Формаслов» и др. Автор сборника стихов «Кожа и душа». Живет в Москве.

 

ВСЁ ЭТО ПРАВДА ВСЁ

 

***

все тише снегопад и ближе новый год
просторнее столбы сияющего праха
светлее солнца луч
синее неба свод
сильнее смерти страх —
но смерть сильнее страха:

она возьмет билет и мы пойдем в кино
тревогу усмирять космическими снами
без веры и любви, но с тою заодно,
что повторяя след по снегу шла за нами

(знакомые слова к повтору не сведу:
мы — книжного родства не помнящие дети)
и бедные глаза слезятся на свету
у каждого кто жив пока на белом свете,

но есть еще другой, неотразимый свет —
так лазерный огонь наследует кастету
и нет небытия
и вдохновенья нет
и слезы
и убавь, о боже, яркость эту 

 

МЕТАМОРФОЗЫ

I.
Потому что мир — не замкнутое кольцо,
а полоска между морем и небесами.
умирает кот и смотрит тебе в лицо
человеческими глазами,

и в глазах его — то Кама, то Колыма,
полыньи ледяной водица,
и стеклянной лампы серебряная кайма —
но кому предстоит родиться,

не догадываются вставшие в полукруг,
надо льдом, голубым и тонким...
золотою рыбкой выскальзывает из рук
и вернется — твоим ребенком.

 

II.
Крылатый зверь, неумолимый змей,
куда ты, говорю ему? не смей,
алхимия — занятие такое:
едва начнешь — и вот уже, гляди,
две тыщи воплощений позади,
и ни минуты вечного покоя.

А он глядит, не слушая, туда,
где пламя постоянно, как вода,
легко его лучей пересеченье,
и в тигле, запечатанном для нас, —
кошачий глаз, и уголь, и алмаз,
и золото, и память, и прощенье.

 

***

с точки зрения черных кустов,
белой наледи, желтого сада,
на земле ожидает награда
только тех, кто к награде готов

кто подземный запас немоты
укрывает нарезанным дерном.
черенки оторочены черным,
бесполезным теплом налиты —

потому что душа не в крови
и не в почве, а в инее белом,
и легко разлучается с телом:
только тронул — лови не лови —

распадется на слезы и дым
рассыпается радужным паром
свежий снег на штакетнике старом
и бессмысленно быть молодым

 

***

в поселке дачном и печальном
к полуночи включили свет —
и вот ожил электрочайник,
и смерти нет

(точнее, есть, но это вряд ли
удачный вывод для стиха)
ночь расхолаживает грядки,
она тиха;

просторны тень, и свет, и даже
вода проснувшаяся — но
твое присутствие в пейзаже
необязательно,

ведь жизнь сама пошла по кругу:
ты толком рук не приложил,
а только руку грел о руку
и жил 

 

***

поднимались с утра, отвечали пространно
на вопросы, в починку сдавали белье,
беззастенчиво в личное лезли пространство,
прямо в обуви — в частное поле мое.

ой ты полюшко-поле, вода по колено,
босоногие бабы рассыпали рис.
потому и не помнит мое поколенье
допотопной дилеммы «дерись/помирись»,

от рождения о разделеньи радея,
но рубашки последней ни с кем не деля —
что не любит ни гайдзина, ни иудея
первобытно-общинная наша земля:

ни пройти не дает, ни потрогать руками.
на рассвете клен во дворе рыжей,
и невидимо носятся мирные ками
над водой отвоеванных рубежей. 

 

***

Мы долго шли по кривым оврагам, шли по пустым местам,
Рогатый месяц стоял над нами и с каждой минутой рос.
И мы увидели новое небо и новую землю — там,
Где дуб и рябина, и край котлована, и пара чахлых берез.

Рассеялись тучи, прошел троллейбус, троллейбус шел на восток —
Любой москвич угадал бы его направление по рогам.
А дворник Фарид заломал березу, и сок березовый тек
На землю отцов и детей, которую не одолеть врагам,

Какой бы новейшей метлой ее, болезную, ни мели:
Раз корни устойчивей окончаний, глупо рубить сплеча.
И мы стояли, смотрели в небо на самом краю земли,
но старый словарь закончился.
Поэтому ты молчал. 

 

***

на краю обрыва качнулся стриж
пустельга отрывисто прокричала
ничего не пишешь, почти не спишь,
расставляешь удочки у причала:

хорошо в Чернавке-реке лещу,
холодны ее золотые воды
оказалось, я не любви ищу
а одной свободы

на двоих хватило бы, но вдвоем
тяжелее вдвое с землей проститься
небеса осыпались в водоем
отступила рыба
замолкла птица

пустотой двойною окружена
потемневший ветер идет по полю
и легки свобода и тишина
для души, забывшей покой и волю 

 

***

тятя тятя не вытянуть сети из речки смородины
мама мама бездельник и песенник вышли в запой
и пошли, и пошли, панораму невидимой родины
прикрывая собой

закрываются к ночи кабак и почтовая станция
половинчатый месяц качается неба среди
а на пыльных тропинках земли, ну конечно, останутся
эти ваши следы —

погоди до утра, погляди-ка: такая распутица
и звезда за звездою в дорожной грязи рябит
мы не вечные странники мы постоянные спутники
переменных орбит,

и надежда — наш компас небесный, а нежность — оружие,
ведь не зря нас учили вынашивать и рожать
и растить, и чужие рубашки в шкафу обнаруживать,
и чужие лучи отражать

 

***

волны обходят белый песчаный мол,
дым из трубы потрескавшейся валит.
предупреждала мама, что мир не мал,
выяснилось: воистину он велик,

славен и ныне и присно.
на небесах
черная галка кружит вокруг креста
(выше подножья не подпускает страх)
всё это всё свобода и красота,

сила и слава и стоптанная трава.
выйдешь — воды прибрежной не приминай:
будешь ее по кругу передавать,
будешь всему придумывать имена,

слушать, как пепел посвистывает в трубе,
ветер его высоко-высоко несет.
спи, мой хороший.
все это о тебе.
всё это всё это всё это
правда
всё

 

***

я могла бы сказать обо всем, обо всем —
но язык мой высокой стеной обнесен
и любой нападающий видит:
ничего из осады не выйдет

обо всем, обо всем бы сказать я могла
но стена эта словно пустыня гола
ни оконца на ней ни бойницы
синева над зубцами клонится

(обо всем, обо всем я могла бы сказать) —
налетела гроза
отступила назад
погрозила огнем затаенным
неприступным его бастионам —

только я умножая досаду свою
как осадная пушка часами стою
у стены своего каркассона
ни о чем
рассказать
не способна 

 

***

беломорская, ховрино, дальше депо —
остановок оборванный ряд
у меня в капюшоне сплошной синтепон
я не слышу, что мне говорят

и обходчица в синем костюме своем
мимоходом меня обругав
неохотно раззяву в разверстый проем
выволакивает за рукав

и стою на перроне с разинутым ртом
на подземном пустом этаже:
то ли села не там, то ли вышла не там,
то ли путь завершался уже

и остался последний решительный шаг —
но меня от него уберег
краснощекой обходчицы синий пиджак,
лучезарный ее козырек.

 

Обложка: Арина Ерешко